Неточные совпадения
Расспросивши подробно будочника, куда можно
пройти ближе, если понадобится, к
собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть на реку, протекавшую посредине города, дорогою оторвал прибитую к столбу афишу, с тем чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько, посмотрел пристально на проходившую по деревянному тротуару даму недурной наружности, за которой следовал мальчик
в военной ливрее, с узелком
в руке, и, еще раз окинувши все глазами, как бы с тем, чтобы хорошо припомнить положение места, отправился домой прямо
в свой нумер, поддерживаемый слегка на лестнице трактирным слугою.
Было что-то нелепое
в гранитной массе Исакиевского
собора,
в прикрепленных к нему серых палочках и дощечках лесов, на которых Клим никогда не видел ни одного рабочего. По улицам машинным шагом
ходили необыкновенно крупные солдаты; один из них, шагая впереди, пронзительно свистел на маленькой дудочке, другой жестоко бил
в барабан.
В насмешливом, злокозненном свисте этой дудочки,
в разноголосых гудках фабрик, рано по утрам разрывавших сон, Клим слышал нечто, изгонявшее его из города.
Дома у себя он натаскал глины, накупил моделей голов, рук, ног, торсов, надел фартук и начал лепить с жаром, не спал, никуда не
ходил, видясь только с профессором скульптуры, с учениками,
ходил с ними
в Исакиевский
собор, замирая от удивления перед работами Витали, вглядываясь
в приемы,
в детали,
в эту новую сферу нового искусства.
В народе смятение, крики, рыдания, и вот,
в эту самую минуту, вдруг
проходит мимо
собора по площади сам кардинал великий инквизитор.
Струнников начинает расхаживать взад и вперед по анфиладе комнат. Он заложил руки назад; халат распахнулся и раскрыл нижнее белье.
Ходит он и ни о чем не думает. Пропоет «Спаси, Господи, люди Твоя», потом «Слава Отцу», потом вспомнит, как протодьякон
в Успенском
соборе,
в Москве, многолетие возглашает, оттопырит губы и старается подражать. По временам заглянет
в зеркало, увидит: вылитый мопс!
Проходя по зале, посмотрит на часы и обругает стрелку.
День был воскресный. Ученики должны быть у обедни
в старом
соборе, на хорах. С разрешения гимназического начальства я обыкновенно
ходил в другую церковь, но этот раз меня потянуло
в собор, где я надеялся встретить своего соседа по парте и приятеля Крыштановича, отчасти уже знакомого читателям предыдущих моих очерков. Это был юноша опытный и авторитетный, и я чувствовал потребность излить перед ним свою переполненную душу.
В церковь я
ходил охотно, только попросил позволения посещать не
собор, где ученики стоят рядами под надзором начальства, а ближнюю церковь св. Пантелеймона. Тут, стоя невдалеке от отца, я старался уловить настоящее молитвенное настроение, и это удавалось чаще, чем где бы то ни было впоследствии. Я следил за литургией по маленькому требнику. Молитвенный шелест толпы подхватывал и меня, какое-то широкое общее настроение уносило, баюкая, как плавная река. И я не замечал времени…
Все уездные любители церковного пения обыкновенно сходились
в собор к ранней обедне, ибо Никон Родионович всегда приходили помолиться за ранней, и тут пели певчие. Поздней обедни Никон Родионович не любили и ядовито замечали, что к поздней обедне только
ходят приказничихи хвастаться, у кого новые башмаки есть.
Он
ходил для этой цели по улицам, рассматривал
в соборе церковные древности, выходил иногда
в соседние поля и луга, глядел по нескольку часов на реку и, бродивши
в базарный день по рынку, нарочно толкался между бабами и мужиками, чтоб прислушаться к их наречью и всмотреться
в их перемешанные типы лиц.
— Но при всех этих сумасбродствах, — снова продолжал он, — наконец, при этом страшном характере, способном совершить преступление, Сольфини был добрейший и благороднейший человек. Например, одна его черта: он очень любил
ходить в наш
собор на архиерейскую службу, которая напоминала ему Рим и папу. Там обыкновенно на паперти встречала его толпа нищих. «А, вы, бедные, — говорил он, — вам нечего кушать!» — и все, сколько с ним ни было денег, все раздавал.
— Что это, боярин? Уж не о смертном ли часе ты говоришь? Оно правда, мы все под богом
ходим, и ты едешь не на свадебный пир; да господь милостив! И если загадывать вперед, так лучше думать, что не по тебе станут служить панихиду, а ты сам отпоешь благодарственный молебен
в Успенском
соборе; и верно, когда по всему Кремлю под колокольный звон раздастся: «Тебе бога хвалим», — ты будешь смотреть веселее теперешнего… А!.. Наливайко! — вскричал отец Еремей, увидя входящего казака. Ты с троицкой дороги? Ну что?
Павлин. А так же — ни слова, да и все тут.
Пройдут барышня
в гостиную, чаю накушаются, я им доклад сделаю; тогда вам всем резолюция и выдет. Как же вы хотите, чтоб праздничное дело, утром, да сейчас за суету? Барышня
в это время тишину любят и чтоб никто их не беспокоил, особливо об деньгах. Вы то подумайте: когда они приедут из
собора, сядут
в размышлении и подымут глазки кверху, где душа их
в это время бывает?
Совершенно уверен был
в том!..» А между тем, скрывая от всех, он
ходил в Казанский
собор, когда там никого не было народу, становился на колени перед образом Казанской божьей матери и горячо молился: «Богородица, богородица, я
в тебя не верил прежде, а теперь верую и исповедаю тя! — говорил он, колотя себя
в грудь и сворачивая несколько
в «славянский тон».
Оставшись один и увидав вокруг
собора у ярких костров греющихся на морозе солдатиков, причем составленные
в козлы ружья красиво сверкали, я сам захотел быть солдатом и
прошел с паперти к ним.
…Необъятный
собор полон ладаном, туманом и тьмой. Бродят огоньки. Маленькая исповедальня архиепископа,
в ней свечи.
Проходят две темные фигуры, послышался хриплый шепот: «Вы видели «Тартюфа»?.. Вы видели «Тартюфа»?..» — и пропал. Появляются Арманда и Лагранж, ведут под руки Мадлену.
Впрочем, напрасно бы кто-нибудь подумал, что Голован был сектант или бежал церковности. Нет, он даже
ходил к отцу Петру
в Борисоглебский
собор «совесть поверять». Придет и скажет...
— Здесь нет секты: я
в собор хожу.
Бедный Ковалев чуть не
сошел с ума. Он не знал, как и подумать о таком странном происшествии. Как же можно,
в самом деле, чтобы нос, который еще вчера был у него на лице, не мог ездить и
ходить, — был
в мундире! Он побежал за каретою, которая, к счастию, проехала недалеко и остановилась перед Казанским
собором.
Проходят. Народ мало-помалу протесняется
в собор. У паперти открывается кучка слепых, которые были скрыты народом.
Уже сбегали с плит снега,
Блестели, обнажаясь крыши,
Когда
в соборе,
в темной нише,
Ее блеснули жемчуга.
И от иконы
в нежных розах
Медлительно
сошла Она…
— К Троице я вот
схожу. И за твое имя просфору выну. Потом
соборы осмотрю.
В баню пойду. Как они, отец, прозываются: торговые, что ли?
Пошли хозяева
в церковь, а Аггей не знает, что ему и думать. Махнул он рукой. «Будь что будет, — думает, — хуже того, что теперь, себе не сделаю; хоть и казнят меня, а пойду и обличу злодея». И пошел за хозяевами к
собору и стал с народом на паперти, где
проходить правителю.
Обыкновенная и прямая дорога, ведущая из города
в монастырь, вьется белой лентой между дачами и садами. Она вымощена гладким камнем, и по ней все
ходят или ездят
в церковь. Та же дорога через горы, по которой приехали моряки, специально назначена для иностранцев — охотников до видов и до сильных ощущений. Для туриста, бывшего на Мадере, эта прогулка так же обязательна, как посещение лондонского туннеля или
собора св. Петра
в Риме.
Не много народа
в собор прошло, меньше того
в напольную, чуть-чуть побольше
в единоверческую, зато густыми толпами повалил народ
в дома келейниц.
Сказала Варвара Петровна про
собор и двум своим наперсницам: старой ключнице Прохоровне, что за нею еще
в няньках
ходила, да Серафимушке, молодой, но невзрачной и сильно оспой побитой горничной Вареньки.
— Хорошенько надо смотреть за ним, с глаз не спускать, — молвил на то Николай Александрыч. — А без Софронушки нельзя обойтись, велика
в нем благодать — на
соборах ради его на корабль дух свят скоро нисходит. Не для словес на святой круг принимаем его, а того ради, что при нем благодать скорее с неба
сходит.
Должна избегать суеты,
в гости не
ходить, на пирах не бывать, мясного и хмельного не вкушать, песни петь только те, что
в соборах верных поются.
Молитвенное умиление не
сходило на него. Он медленно направился вглубь,
в один из углов
собора, хотел там уединиться и уйти
в себя. Ему пересек дорогу студент.
Проходит еще минут десять. Первой вышла процессия из церкви Ивана Великого, заиграло золото хоругвей и риз. Народ поплыл из церкви вслед за ними. Двинулись и из других
соборов, кроме Успенского. Опять сигнальный удар, и разом рванулись колокола. Словно водоворот ревущих и плачущих нот завертелся и стал все захватывать
в себя, расширять свои волны, потрясать слои воздуха. Жутко и весело делалось от этой бури расходившегося металла. Показались хоругви из-за угла Успенского
собора.
Теплый, яркий день играл на золотых главах
соборов. Пирожков
прошел к набережной, поглядел на Замоскворечье, вспомнил, что он больше трех раз стоял тут со святой… По бульварам гулять ему было скучно; нет еще зелени на деревьях; пыль, вонь от домов… Куда ни пойдешь, все очутишься
в Кремле.
Государь
прошел в Успенский
собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю бледного и не дышащего к царь-пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, тех, кто раздавил его.
«Нет, нельзя мне самому ему подать прошение, это слишком смело!» Несмотря на то, он всё так же отчаянно пробивался вперед, и из-за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но
в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь
проходил из дворца
в Успенский
собор), и Петя неожиданно получил
в бок такой удар по ребрам, и так был придавлен, что вдруг
в глазах его всё помутилось, и он потерял сознание.